Судьба распорядилась верно — животные сгинули, как не бывало.
Ясное дело, нашлись любопытные. Невзирая на запрет, сунулись ночью — глянуть, какие-такие строители возводят родине новые стены. Отправились впятером, вернулся один, отныне и до смерти — заика. Дрожа от ужаса, бледней простокваши, покаялся — дескать, из тьмы прилетел камень. Очень большой. Ну да, в-в-в-сех разд-давил. Ага, к-к-к… Кроме н-него. Он-то хромой, отстал — хв-вала б-богам за х-х-х…
За хромоту.
Мегапент поступил умнее. Басилей должен все знать. Что басилею собственный запрет? — хитроумный сын Пройта после заката остался на крыше дворца. Отчего бы не лечь спать на свежем воздухе? Здание венчало тиринфский холм, днем отсюда было видно далеко, до самого залива. С наступлением же тьмы… Дрожа всем телом, Мегапент разглядел, как во мраке движутся огромные тела, похожие на крабов-гигантов. Над исполинами тускло светились рябые луны. Если это были глаза, басилей предпочел бы избежать их внимания. Он ждал грохота, но слышал шорох, скрежет, глухой стук. Едва небо на востоке стало серым, предвещая рассвет — тени отдалились, ушли без остатка в навплийские скалы. Басилей спустился вниз — разбитый бессоницей, с головной болью.
— Гекатонхейры? — спросил он у Персея.
— Хейрогастеры[78], — ответил тот, не чинясь.
И пояснил:
— Циклопы. В скалах есть дромосы — коридоры богов. Если знать, как звать…
— Ты знаешь? — удивился Мегапент.
— Моя жена знает.
Мегапент кивнул с пониманием:
— Эфиопское колдовство?
— Да, — согласился Персей. — Эфиопское.
Жена недавно родила Персею девочку. Роды шли тяжело, младенец — если верить повитухам — едва не отправил роженицу во мглу Аида. Дитя назвали Горгофоной — Убийцей Горгоны — как знал весь Тиринф, в честь отцовского подвига. Молодая мать, к общему изумлению, оправилась быстро, став еще более нелюдимой. Ее и раньше-то побаивались, стараясь не заговаривать без нужды, а теперь, когда семь вечеров кряду она выходила с супругом на циклопическую стройку, оставив за спиной насмерть испуганный город…
— Брюхорукие, — повторил Мегапент. — У них руки из брюха растут, да?
— Они руками брюхо кормят, — разъяснил Персей. — Свое брюхо своими руками. Любой работник — брюхорукий.
И, помолчав, добавил:
— Хотя ты тоже прав.
«Этого человека, — думал Мегапент, любуясь крепостью-чудовищем, — я очистил от скверны пролитой крови. Его я принял, как хозяин дома принимает изгнанника. Дал приют его детям: сыну Алкею и новорожденной дочери. Этот человек — мой родной племянник. Куда ни глянь, он зависит от меня. Почему же в его присутствии я чувствую себя гостем? Должником? Не защитником, а нуждающимся в защите? И главное — о Зевс Гостеприимец! — почему мне это в радость?!»
Сильный, умный, решительный Мегапент, сын Пройта, всю жизнь прожил в тени отца, который был сильней, умней и решительней. Сейчас, когда отец наконец занял вожделенный тронос в Аргосе, сын боялся признаться самому себе, что, получив титул басилея Тиринфа, легко вернулся на привычное место — в тень. С одним различием: новая тень звалась Персеем.
— Я пошлю гонца к отцу, — сказал он. — Пусть приедет. Здесь есть на что посмотреть…
— Он не приедет.
— Думаешь?
— Он не покидает Аргоса.
— А если гонец скажет ему, что стены возвели циклопы?
— Ты слышал, чтобы Пройт хоть раз выехал за пределы города?
— Наверное, ты прав. Отец так долго мечтал об Аргосе… Ему кажется, что стоит слезть с троноса, и кресло сразу же украдут. Он сильно изменился, став ванактом. Когда я приезжаю к нему, мы почти не видимся. У него дела, заботы, все, что угодно, только не я. Нет, я не жалуюсь…
— Моя мать отплыла с Серифа, — сказал Персей.
— Едет к тебе? Хорошее дело. Мы примем ее с почетом.
— Она следует в Аргос.
— Зачем?
— Хочет видеть твоего отца. Все-таки они были любовниками…
«Он так спокойно говорит об этом, — думал Мегапент, изучая лицо собеседника. — Его мать досталась Зевсу после моего отца — надкушенное яблочко! — и это никого не смущает. Ни Зевса, ни сына Зевса. Они уже старики, и мой отец, и Даная… Сколько ей? Под сорок, не меньше. Моя ровесница. Женщины стареют раньше мужчин. Отцу — за пятьдесят. Что они будут делать, встретившись? Предадутся воспоминаниям? Любви?! Я не в силах представить их на одном ложе. Неужели Даная хочет выйти замуж за моего отца?»
— Потрясающие стены, — сказал он. — Я и не мечтал о такой крепости.
— Это моя плата за очищение, — Персей указал на цитадель. — Себе я возведу такую же. А может, лучше. Ты не обидишься?
— Где ты намерен строиться?
— Северней Аргоса есть хорошее место. Я назову город Микенами.
— Хочешь сесть выше меня? Выше моего отца? — пошутил Мегапент.
— Однажды я посажу там сына.
— А где сядешь сам? Отец даст тебе любой город Арголиды.
— Мне нравится в Тиринфе.
— В Тиринфе, дорогой племянник, сижу я.
— Я знаю, — кивнул Персей. — Я не против.
ЭПИСОДИЙ ПЯТЫЙ
Суеверный по своим наклонностям — тот же безбожник, только ему не хватает смелости думать о богах то, что он хочет.
Плутарх Херонейский, «О суеверии»
1
Толпу близ Дирасских ворот они увидели издалека. От пестроты одежд рябило в глазах. Словно ребенок-гигант сыпанул горсть самоцветов — а те возьми да оживи!
— Нас встречают, — заулыбался в бороду Биант.
Улыбка не сходила с его лица всю дорогу. Поход, по мнению Бианта, закончился редкой удачей. Персей жив, и брат жив, и женщины большей частью живы-здоровы. Ифианасса ему очень приглянулась. Персей слово держит: сказал, даст в жены — значит, даст! Отчего ж не радоваться? То, что они с Мелампом скоро станут басилеями, получив по городу, Бианта волновало мало. Ему и так было хорошо. Он даже песню затянул — жаль, никто не подхватил.
— Вряд ли, — усомнился Кефал.
— Кого ж еще? Нас, точно говорю…
— Никто не знал, когда мы вернемся, — пояснил брату Меламп. — Гонца мы не посылали. Что же они, каждый день нас тут встречают? На всякий случай?
Ходьба стоила целителю больших усилий. Прежняя скользящая походка сгинула без возврата. Ноги превратились в дубовые колоды. Казалось, каждую из них надо брать руками и с натугой переставлять. Возвращение стало для Мелампа пыткой. Дышал он, как собака на жаре, только что язык не вывалил. По лицу градом катился пот, мокрый хитон лип к телу. Тень Мелампа падала наискось, вперед и вправо — как у всех. Она была похожа на груз, тянущий хозяина к земле — лечь, ткнуться лицом в черную прохладу и больше не двигаться.
— Праздник? — предположил Кефал.
— С чего вдруг?
— Свадьба?
Толпа ворочалась на перекрестке — там, где дорога, выходя из ворот, разделялась натрое: на Тегею, Мантинею и Сикион. Визжали дудки, грохотали тимпаны, звенели колокольцы. Люди хлопали в ладоши, а в центре сборища крутилось живое колесо. Юноши в накидках из шкур и перьев, зрелые мужчины в нарядных хламидах — взявшись за руки, они вели хоровод. Лица, фигуры сливались воедино — круженье ярких пятен, радуга, сошедшая с небес на землю. Миг, и вокруг первого хоровода завертелся второй: женщины-аргивянки присоединились к танцорам.
— Эвоэ!
— Слава!
— Эвоэ!
— Слава братьям!
— Что здесь происходит?!
Вопрос Персея пропал втуне, поглощен гомоном тысячеглавого чудища. Но кое-кто, оказывается, имел острый слух.
— Хоровод, уважаемые. В честь примирения божественных братьев.
Когда рядом возник старый знакомый — раб-педагогос — мальчик не заметил. Но, как ни странно, обрадовался. Уж этот все знает! А дедушка заставит его говорить покороче. В честь праздника принарядился даже раб. На нем был новый хитон с зеленой каймой по краю — мало у кого из свободных есть такой. В руке педагогоса, спелая не по сезону, качалась тяжелая кисть винограда. Ягоды рдели на солнце драгоценными камнями.
— Каких братьев?
— Божественных. Диониса-Освободителя и Персея-Горгофона, сыновей Зевса-Олимпийца.
Можно было подумать, что Персей-Горгофон не стоит сейчас перед ним, и педагогос обращается к кому-то другому. Амфитриону стало жалко раба. Сейчас дедушка открутит ему голову. Или язык вырвет. Все остальное, кроме запретного имени, прошло мимо ушей мальчика.
— Примирение?
«Неужели дедушка не слышал?! Раб вслух назвал Косматого…»
— Великое примирение! — педагогос любимым жестом воздел палец к небу. — После долгой вражды сыновья Зевса торжественно заключили мир…
— Когда?!
— Два года назад. С тех пор этот день почитается в Аргосе праздником. А Меламп, сын Амифаона, учитель здравого экстаза, учредил для горожан «хоровод мира».
